ПУБЛИКАЦИИ

Снятиновский Константин Петрович – священник 

Михаил Кудрявцев
"Священномученик Константин Снятиновский"

Мало кто знает, особенно среди многочисленных гостей нашего города, что храм Митрополита Петра был прославлен двумя святыми мучениками за Христа – митрофорным протоиереем Евгением Елховским и иереем Константином Снятиновским, жестоко казненными в годы безбожия и гонений на Православную Церковь. Их жизнь была неразрывно связана с этой церковью. Отец Константин был настоятелем храма Петра Митрополита без малого 30 лет, а отец Евгений оказался последним, кто служил в ней перед тем как храм был поруган и закрыт более чем на полстолетия. Мы, к сожалению, располагаем только отрывочными сведениями и далеко не полным набором необходимых документов, чтобы восстановить те трагические события в полной мере, но, тем не менее, считаем своим долгом пролить свет на жизнь и мученическую кончину этих святых подвижников и исповедников Христовых.

Начало крестного пути

Священник Константин Петрович Снят?новский был весьма уважаемым в Переславле-Залесском иереем и фигурой незаурядной. Род Снятиновских происходил из села СнятИново Александровского уезда Владимирской губернии. По предположениям племянницы отца Константина, Лидии Константиновны Снятиновской, «учитывая окончание нашей фамилии – «ский», мы не были крепостными. Либо были владельцами этого села, либо служителями Церкви. Скорее – последнее».

Константин Петрович родился в 1867 году в семье сельского дьякона Петра Снятиновского, который служил при храме Казанской Божией Матери в «селе Баглачёво Владимирской губернии в 12-ти верстах от Владимира, на запад от него, за Клязьмой». У него была большая семья: четыре сына и две дочери. Впоследствии, Константин, Алексей и Михаил стали служителями Церкви, а Федор – ветеринарным врачом. У отца Петра был прекрасный голос, и он одно время даже служил вольнонаемным дьяконом в Троице-Сергиевой Лавре. Александра Константиновна Снятиновская, дочь отца Константина, вспоминала, что, когда еще была маленькой девочкой, они всей семьей ездили к нему в Сергиев Посад в гости.

Еще в годы отрочества Константин Снятиновский решил всецело посвятить свою жизнь служению Богу и людям. В 1881 году он окончил Владимирское Духовное училище, а следом в 1887 году и Владимирскую Духовную семинарию. Через два года, в 1889 году Константин Петрович был рукоположен во священника ко храму святителя Петра, митрополита Московского, в городе Переславле-Залесском Владимирской губернии, в котором бессменно прослужил двадцать девять лет вплоть до своей мученической кончины в апреле 1918 года.

В Переславле отец Константин женился на девице Надежде Антоновне. Она работала учительницей в женской городской гимназии и была сиротой. Добрые люди собрали ей небольшое приданное и подарили маленький домик в три окошечка. Уже после переезда в Переславль-Залесский неожиданно остро встал жилищный вопрос, - оказалось, что в центре города, где стоял храм Митрополита Петра, не так-то просто получить землю и построиться. Все места под строительство либо были заняты, либо находились далеко от церкви, а считалось, что священник должен обитать рядом или, по крайней мере, недалеко от своего храма, чтобы в случае чего всегда оказаться на месте одним из первых:

«Большое затруднение состояло в выборе места жительства. Переславль-Залесский город старинный, промышленный, зажиточный. В то время в городе было 25 приходских церквей и 6 из них стояли в самом центре города, в том числе и церковь Митрополита Петра. В центре жили богатые купцы в больших домах с усадьбами. Весь центр был плотно застроен, да и за центром шли торговые ряды, магазины, дома горожан. Свободно было за километры от храма.

Но было одно место в центре города, близкое к храму Митрополита Петра на Троицкой улице, которое было все еще свободно. Дело в том, что середина Троицкой улицы была в низине. Каждую весну все талые воды собирались в ней. На концах Троицкой улицы стояли два прекрасных дома на высоких каменных фундаментах, а середина улицы пустовала. В течение многих лет никто не решался строиться на этом месте. У отца Константина не было выхода, и он взял эту землю, чтобы на ней поставить свой дом»...

Это был мужественный поступок. Молодой иерей Константин, только что начавший свой пастырский путь и переехавший в незнакомый город, прекрасно понимал, сколько труда нужно вложить в эту заболоченную землю и сколько пота пролить, чтобы построить избу, вырастить урожай на огороде и разбить сад. Но со временем было просто невозможно догадаться, что раньше на месте двора священника простиралось болото. Территория двора была сухая, сухо было и под надворными постройками. А ведь вся земля тут была насыпная, - год за годом отец Константин вручную свозил песок, камни и землю, дренировал и укреплял участок, отводил воду. Он старался не использовать наемную силу, все делал по возможности сам. В результате дом на каменном фундаменте был построен на полностью осушенной территории, которая немного подтапливалась только во время особо сильных паводков.

«В свое время отец Константин купил прилегающий к дому большой пустующий участок земли, благоустроил его и развел прекрасный сад. Для Переславля это было редкостью. Там были все больше огороды, картошечка. В саду были яблони многих сортов от скороспелых до поздних, малина, смородина черная и красная, крыжовник. Конечно, были грядки для овощей и зелени. В дальнем углу сада росли два больших дуба и под ними цвели ландыши. По забору вился хмель. Нашлось место и для сирени, черемухи, Невеженской рябины и цветочной клумбы. В середине сада стояла крытая, кругом застекленная изящная беленькая беседка, где отец Константин хранил пчеловодный инвентарь. В его пасеке было три улья. Около беседки росла большая старая яблоня, под ее кроной стояла скамейка, на которой отдыхали.

И был обычай. Как только поспевала малина, мама пекла пирог с малиной. Вечером выносили из дома стол, ставили около скамейки, накрывали белой скатертью, и все домашние пили вечерний чай в саду с пирогом. Создавалось какое-то тихое, праздничное настроение»...

С замечательным садом отца Константина, известным на всю округу, тоже связана интересная поучительная история. «Летом была напасть от мальчишек-воришек», потому что в нем всегда было чем поживиться, а других садов поблизости не было. Жена Константина Петровича, Надежда Антоновна, иногда гоняла малолетних проказников, а вот отец Константин, - напротив, - если и ловил кого, то всегда по душевной доброте только немного журил, а потом всегда сам давал детям яблок. В результате многие вчерашние мелкие воришки и шалопаи просто на просто перестали воровать и с радостью бегали за отцом Константином. Дети любили его самозабвенно, а он, в свою очередь, души не чаял в ребятне и часто повторял, что «грех успешно изживается не запретами и чрезмерной строгостью, но любовью».

За полвека жизни, которые отпустил отцу Константину Господь, в его жизни было много самых разнообразных людей, но никто не вспоминал о нем с такой любовью, как его малолетняя племянница – Лидия. Конечно, она была совсем еще маленькой, - когда убили отца Константина ей исполнилось всего три года, - и об отце Константине она знала больше понаслышке со слов его дочери Александры, но важность этих воспоминаний трудно переоценить. Предложим слово Лидии Фёдоровне Снят?новской, оставившей нам замечательные детские и столь живые воспоминания об отце Константине и его семье:

«Мы жили в городе Владимире. Мой папа Федор Петрович (родной брат отца Константина – прим. авт.) работал ветеринарным врачом <...>.

Мама – Клавдия Алексеевна, дочь священника города Владимира отца Алексея Беляева, домашняя хозяйка. У нас была большая семья – шестеро детей. <...> Очень близкой к нашей семье была семья отца Константина, особенно его дочь Шура (Александра Константиновна). Она очень часто приезжала к нам в гости из Переславля. Ее радовало общение с детьми. А вся наша семья ее очень любила, особенно девочки – Леля и Нина. Шура помогала маме по хозяйству.

В 1915 году на нас обрушилась страшная беда. В августе месяце в отсутствие папы умерла мама от заражения крови в возрасте 33 лет. Маму отпевал ее родной отец – священник города Владимира – отец Алексей Беляев. Мне было всего шесть месяцев. Настали тяжелые горькие дни. И Шура опять приезжала к нам, чтобы помогать папе. Когда в очередной раз она собралась приехать из Переславля, где она работала, во Владимир, дядя Костя (отец Константин Снятиновский – прим. авт.) ей сказал: «Феде тяжело. Может быть, возьмем кого-нибудь на воспитание из мальчиков, кого Федя отдаст?».

Но получилось все по-другому. Когда папа с Шурой вечером купали меня, папа сказал: «Шура! Возьмите к себе Лид?шку, чтобы не случилось беды. А то нянька недавно опять уронила лампу, когда ее купала».

И в августе 1916 года меня перевезли в Переславль-Залесский, где я жила и воспитывалась в семье священника Константина Петровича Снят?новского. Его жена – Надежда Антоновна, моя тетушка, приняла меня с любовью и радостью. Шура, моя Шура, давно уже любила меня, а дядя Костя, вместо ожидаемого мальчика, получивший полуторагодовалую малышку, баловал меня больше других. Тетю Надю я стала называть мамой, потому что Шура звала ее мамой. Да так, в действительности оно и было.

К этому времени, сын дяди Кости Алексей, по окончании Высшего медицинского училища был мобилизован на войну 1914 года. Попал в плен. После войны от него приходили письма, сначала из Парижа, потом из Туниса. Дальнейшая судьба его нам неизвестна.

Шура окончила в Москве трехлетние курсы кройки, шитья и рукоделия с дипломом. Это была ее специальность, как учительницы в женской гимназии. У Шуры на войне в 1914 г. погиб жених и это наложило отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь. Она была очень хорошим человеком, доброй, душевной, справедливой. После гибели жениха она работала в госпитале и на практике получила определенные медицинские знания. Потом уже дома в Переславле к Александре Константиновне ходила вся улица за скорой помощью, особенно по ночам. И она никогда никому не отказывала, делала все, что было в ее силах. Особенно она любила детей, а мне отдала и свою жизнь, и свою любовь. Из-за меня она потом и замуж не вышла – «А вдруг он Лид?шку будет обижать?»

<...> Пока еще был жив дядя Костя (мне было три года) – это была радость, когда он приходил домой. Шура рассказывала, что я забиралась к нему на колени и Бог знает, что делала с его бородой. Еще отчетливо помню яркое впечатление, как я остановила едущий тарантас, чтобы дядя Костя не уезжал. Схватила ось между колес ручонками, старалась его задержать, и вдруг тарантас остановился. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что я запомнила его на всю жизнь. Я думала, что это сделала я. На самом деле – дядя Костя приехал и остановил лошадь»...

Иерей Божий

Вся жизнь отца Константина была живой проповедью Евангелия. Когда люди общались с ним, видели его дела, то ни у кого не возникало и тени сомнения, что перед ними человек Божий. Отец Константин очень хорошо знал и любил Церковные Службы. Всегда старался служить как можно более полно и по возможности часто. При этом он был весьма образован и начитан, проповеди его были горячими и полными искренней христианской любви. Вместе с тем, отец Константин обладал удивительным даром от Бога - он мог найти подходящие слова для любого человека, говорить на понятном ему языке. Многие в городе совершенно не без основания считали его одним из лучших проповедников. Пламенные слова он всегда подкреплял делами. Эту целостность натуры отца Константина часто отмечали многие его современники.

Кроме того он всегда старался находить время для общественной работы, был активным, исполнительным, трудолюбивым и аккуратным человеком. С 1892 года отец Константин состоял членом-сотрудником Общества вспомоществования нуждающимся ученикам Переславского духовного училища, жертвовал иногда на его нужды некоторые суммы денег из своих весьма скудных накоплений. Примечательно и то, что отцу Константину однажды удалось присоединить к Православию из лютеранства крестьянина Лифляндской губернии Юрьевского уезда Иогана Гермсона с наречением имени Иоанн. В то время это было довольно частой, но при этом и весьма непростой практикой. Чину присоединения к Православию обычно предшествовали длительные огласительные беседы, людям зачастую приходилось объяснять основы веры. Далеко не все иноверцы сразу понимали и чувствовали всю высоту и истинность Православия.

В результате, церковное и социальное служение отца Константина были отмечены: в 1899 году он был награжден первой иерейской наградой – набедренником, символизирующим «меч духовный». Со временем настоятель церкви Петра Митрополита стал пользовался определенным авторитетом как в Переславле, так и во Владимирской епархии. 17 декабря 1913 года отец Константин избирается уполномоченным на общеепархиальный съезд по Переславскому уезду, а на следующий год, 10 августа 1914 года – уже уполномоченным на съезд духовенства всей Владимирской епархии.

Его подвиг служения людям можно в чем-то сравнить с деяниями знаменитого современника отца Константина – святого праведного Иоанна Кронштадтского, которого совершенно справедливо называли «всероссийским батюшкой». Действительно, при ближайшем рассмотрении в житии этих святых можно найти много общего. Оба начинали свое пастырское служение среди самых «низов» общества, ничего не жалея для ближнего и порой отдавая все, что имели, прикладывали все силы, самоотверженно неся свой крест. Хотя приход церкви Петра Митрополита был далеко не самым богатым в городе, иногда случалось так, что благотворители жертвовали отцу Константину некоторые суммы денег. Но они никогда не оставались у него надолго. Все немедленно шло в дело – на ремонт и благоукрашение храма, на необходимую помощь нуждающимся. Он часто жертвовал деньги на лекарства для больных, а соборовал и отпевал всегда безвозмездно, особенно когда дело касалось малоимущих людей. В печально известных переславских «каморках» даже было несколько семей, которым он всегда помогал материально, - фактически они находились на его содержании. Отец Константин ходил в такие места в городе, куда другие и не решались зайти и окормлял таких людей, которых другие старались обойти стороной. Он остро чувствовал, что Бог там, где собираются несчастные и обездоленные, увечные и больные, - где творится всякого рода беззаконие, где люди находятся на волосок от гибели. Он знал, что именно там нужна его помощь, и спешил туда – в рабочие кварталы и городскую больницу. Что это были за места, нетрудно догадаться. Бывшие фабричные общежития под названием «каморки» частично сохранились и до сих пор. Они располагаются в районе Комсомольской площади. Это были деревянные и каменные многокомнатные дома, построенные в конце ХIХ — начале ХХ века. Название «каморки» очень точно характеризует те комнаты рабочих общежитий, где обычно проживало по 8-12 человек и многие люди спали буквально на полу:

«...внутри здания во всех этажах шли общие коридоры, по обе стороны которых помещались комнаты (каморки) в одно или в два окна, разделённые лёгкими тесовыми перегородками. Были случаи, когда в такой «каморке» помещались две разные семьи и их разделяла только матерчатая занавеска. Для одиночек были общие «артельные» комнаты, мужские и женские. Кухня и туалеты были общими. Благодаря плотной населённости (на человека приходилось 1,5 кв. м), готовке пищи в общей кухне, непромывным туалетам (уборным), воздух в помещениях, особенно зимой, был очень спёртый с тяжёлым специфическим запахом, им пропитывалась даже одежда живущих»...

Фабрика работала 18 часов в сутки в две смены. Рабочий день у взрослых длился 9 часов, а у подростков – 8 часов, причем первая смена вставала к станкам уже в 4 часа утра. Выходной день на неделе был один — воскресенье. Получали рабочие-ткачи в сравнении, например, со слесарями, токарями, или кузнецами, мало. Например, на рубеже столетий квалифицированный фабричный рабочий-прядильщик зарабатывал около 15 рублей в месяц и это был тот максимум, на который он мог рассчитывать. Рабочие мануфактур других специальностей получали значительно меньше, - восемь, пять, а то и вовсе 4 рубля 24 копейки, как, например, самые низкооплачиваемые ткачи – ставельщики. Жалованье подростков при том, что они работали всего на один час меньше взрослых, было совсем скудным и не доходило до трех рублей. Для сравнения служащий в то время получал приблизительно столько же, сколько и рабочий мануфактуры – от 6 и до 14 рублей, а вот управляющий уже в 10 раз больше – 150 рублей. Главный бухгалтер мог рассчитывать на весьма крупную сумму в 190 рублей. Кстати, столько же получал и лесничий. К 1913 году ситуация несколько изменилась и зарплата рабочих-прядильщиков возросла почти до 30 рублей, а вот у других специалистов поднялась не столь сильно. Ставельщик стал получать восемь с половиной рублей, а у всех остальных рабочих она колебалась в районе от 12 до 19 рублей.

Система жестких штрафов, введенная на предприятиях того времени, приводила к тому, что иногда рабочие вообще почти не имели никакого дохода – жили впроголодь и в долг. Это в первую очередь относилось к работникам тех специальностей, которые получали меньшее жалованье. Довольно часто случались производственные травмы, и вообще труд был весьма тяжелым, изматывающим, монотонным, подрывающим здоровье.

Не лучшим образом выглядели и городские больницы. Нуждающихся в срочных операциях и амбулаторном лечении часто было почти в два раза больше, чем могла принять лечебница. Во время эпидемий количество больных возрастало в разы, и просто физически было невозможно принять всех страждущих. Не хватало кадров и опытных специалистов. Врачи довольно часто оставляли дела, у некоторых развивались нервные расстройства или же давали знать о себе хронические заболевания. Случалось, что врачи или сестры милосердия, заражались от больных тяжелыми заболеваниями, такими, как, например, тиф. Об этом можно подробно прочитать в мемуарах известного врача Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, ставшего впоследствии знаменитым святым 20-го столетия, архиепископом Симферопольским и Крымским, святителем Лукой. Он переехал в Переславль-Залесский из села Романовки Балашовского уезда Саратовской губерниии в 1910 году и был назначен главным врачом и хирургом местной больницы на 50 коек. О состоянии больниц он знал не понаслышке и писал с болью в сердце следующие слова:

«Переславская больница мало чем отличалась от Романовской:ни электричества, ни рентгеновского аппарата, воду доставлял водовоз в бочке, а почти ежедневная чистка вонючей ямы, заменявшей канализацию, на несколько часов парализовывала жизнь лечебницы»...

По признанию врача, в то время около половины всех жителей Переславского уезда были лишены какой бы то ни было медицинской помощи. Вместе с тем Валентин Феликсович практически ежедневно оперировал и в стационаре, и в амбулатории, и в фабричной больнице. Только за один 1911 год ему удается провести 1056 (!) операций. Переславская земская управа высоко ценила его и как врача, и как руководителя земской медицины. Именно по его ходатайству в Переславле строятся здания инфекционного корпуса, прачечной и дезинфекционной камеры, а так же проведен капитальный ремонт хирургического отделения больницы. Наконец был оборудован рентгеновский кабинет, которого всегда так не хватало. Когда же в августе 1914 года началась Германская война, то уже в сентябре по всей стране были организованы госпитали. Переславский госпиталь возглавил военно-полевой хирург Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий. Работа в больницах и госпитале была изматывающей и весьма трудной, - у врача не было выходных. Более того, именно воскресенье оказывалось самым напряженным днем, а тяжелобольного человека, требующего срочной операции, могли привезти когда угодно – и ранним утром, и поздней ночью. Поэтому рабочий день был фактически ненормированным. Старший сын Владыки Луки Михаил Валентинович, вспоминая о том времени, рассказывал:

«Отец работает днём, вечером, ночью. Утром мы его не видим, он уходит в больницу рано. <...> Часто его ночью в больницу вызывали. Молча собирается, едет. Никогда не сердился, если вызывали...».

У нас, к сожалению, нет письменных сведений о том, встречались ли эти два выдающихся человека, общались ли между собой и повлиял ли отец Константин Снятиновский на выбор духовного пути святителя Луки. Но, со всей определенностью, можно сказать, что такие встречи, конечно же, имели место. Во-первых, Валентин Феликсович и отец Константин были соседями. Они жили на одной улице, в нескольких домах друг от друга. Войно-Ясенецкие занимали довольно просторный деревянный дом помещицы Лилеевой на Троицкой улице, неподалёку от того места, где теперь шоссе Москва-Холмогоры прорезает старинный земляной вал, а дом Снятиновских был как раз в середине этой улицы. Во-вторых, несмотря на огромную занятость особенно в воскресные и праздничные дни, Валентин Феликсович «с большим трудом нашёл возможность бывать в Соборе» (во Владимирском кафедральном соборе – прим. авт.), и «это возбудило большую радость среди верующих Переславля». Церковь Петра Митрополита находилась, да и находится до сих пор буквально в двух шагах от Владимирского собора. Духовенство и прихожане обоих храмов дружили и охотно общались между собой, всячески помогали друг другу. И две столь выдающиеся личности в городе, каковыми были Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий и отец Константин Снятиновский вполне могли быть знакомы и встречаться по воскресным дням и праздникам, например, на площади около Владимирского собора и храма Митрополита Петра. Да и вряд ли известный городской врач ни разу за все время даже не заглянул в соседнюю со Владимирским собором церковь. И, наконец, отец Константин был частым гостем в городской и фабричной больницах, где работал Валентин Феликсович. В больнице он окормлял несчастных и всегда делал это с такой огромной и искренней любовью, что всякий, кто видел его, невольно начинал относиться к этому батюшке с ответной любовью и уважением. Не будем забывать и то, что в военно-полевом госпитале, возглавляемом Валентином Феликсовичем, работала сестрой милосердия родная дочь отца Константина, - Александра Константиновна Снятиновская.

Семейство Войно-Ясенецких, как известно, покинуло Переславль и переехало в Ташкент весной 1917 года, за год до трагической и мученической кончины отца Константина. Забегая вперед, не могу не написать о том, что не раз приходило мне на ум во время сбора документального материала для этой книги. Я многократно воочию представлял себе тот момент, когда скрипучая телега с пьяными и разнузданными головорезами подъехала к воротам городской больницы и грубые безжалостные руки выволокли обмякшее и окровавленное тело мученика Христова на грязный мартовский снег...

Ведь кто знает, возможно, будь в то время в больнице Валентин Феликсович и он с Божьей помощью смог бы сотворить чудо – вернуть жизнь и поставить на ноги истекающего кровью, умирающего священника. Ведь отец Константин еще подавал признаки жизни, когда его, смертельно раненного, бросили у ворот городской больницы. Но такого Врача, врача от Бога, каковым был Валентин Феликсович, рядом не оказалось. Не было того, кто смог бы сделать невозможное.

Господь распорядился иначе...

Смутное время

Важно понять, на каком историческом фоне в масштабе всей страны происходили описываемые ниже трагические события в Переславле-Залесском. И мы увидим, что жестокая казнь отца Константина, потрясшая этот до тех пор относительно спокойный провинциальный город, не была чем-то совершенно непредвиденным или из ряда вон выходящим. К великому сожалению, это было вполне ожидаемое и предсказуемое событие в веренице тех бесчисленных кровавых расправ, которые обрушились на Россию, начиная с октября 1917 года.

После вооруженного захвата Петроградским Военно-революционным комитетом правительственной власти, который впоследствии гордо назовут Великая Октябрьская Социалистическая Революция, наступили тяжелые, мрачные дни. Все люди как бы разделились на два лагеря – истинно и глубоко верующих и самых настоящих одержимых, теряющих сам облик человеческий. Весьма красноречиво и ярко отзывается об этом митрополит Платон (Рождественский), который утром 2 ноября 1917 года во главе делегации Всероссийского Церковного Собора отправился в штаб Военно-революционного комитета, для того чтобы хоть как-то воспрепятствовать расправе над юнкерами:

«Первый раз в жизни я испытал такое острое и сильное впечатление. Большего озлобления у людей и непонимания того, что они совершают, я не могу себе и представить. Я даже представить не могу, чтобы люди доходили до такой страшной злобы. <...> Мне пришлось протискиваться среди женщин, среди всевозможного народа со свирепыми лицами, в загрязненном виде, не знающих туалета; у многих людей были испитые лица <...>. Единственное утешение я находил в том, что впервые увидел на улицах всю силу веры в душе православного человека <...>. Многие солдаты снимали фуражки, крестились и подходили ко мне целовать крест».

То время было очень богато на важные события, - они случались буквально день за днем: утонувшие в крови восстания юнкеров в Петрограде и Москве, фактически положившие начало братоубийственной войне, артиллерийский обстрел большевиками святыни всей Православной России - Московского Кремля и избрание митрополита Тихона Патриархом Московским и всея Руси; жестокий расстрел демонстраций в Калуге, Петрограде и Москве в поддержку Учредительного собрания, а потом и последовавших вслед за тем демонстраций в память о жертвах этого расстрела; циничные убийства протоиереев Иоанна Кочурова в Царском Селе и Петра Скипетрова в Александро-Невской Лавре Петрограда; принятие «Декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви» и всего через пять дней после этого зверская казнь митрополита Владимира (Богоявленского) в Киеве. По свидетельству профессора Киевского университета Николая Михайловича Могилянского, Киев в конце января – феврале 1918 года пережил трагедию, какой не было «в истории его со времен взятия города Батыем в XIII веке». Общее число жертв «киевских погромов» превысило 5000 человек, город был разграблен и буквально завален трупами. Одновременно с Киевом страшная трагедия разыгралась в Армавире. В результате самой настоящей бойни, без суда и следствия с января по февраль 1918 года здесь было казнено 1342 человека, то есть фактически каждый десятый житель города. Ужасные и до сих пор невиданные события, такие как расстрелы Крестных ходов в Воронеже и Шацке (26 января/8 февраля), Харькове и Туле (2/15 февраля) потрясали страну день за днем. Красногвардейцы встречали безоружных людей с Крестами, хоругвями и святыми иконами в руках оружейными залпами. Это было просто немыслимо в стране, которая совсем недавно была самой могучей Православной державой мира. Ровно через неделю после «тульского события» последовал массовый «расстрел толпы верующих» 9/22 февраля при реквизиции имущества Белогорского подворья в Пермской губернии и «толпы верующих в Ярославле», выступающих против захвата церковного имущества местным Советом. Следом наступили самые настоящие «Варфоломеевские ночи» 21-24 февраля в Севастополе – жестокие убийства 700 невинных людей, среди которых были не только военные офицеры, но и предприниматели, купцы, представители интеллигенции, священники, студенты, мирные городские обыватели. Причем пик этой кровавой вакханалии пришелся на две последние ночи, в которые было казнено около 600 человек. Очевидец вспоминал, что «тела складывали на платформы, бросали в автомобили и свозили на Графскую пристань. Матросы не позволяли родственникам похоронить убитых. На барже их вывозили в море и там, привязав груз, топили». Но это было не начало, а лишь продолжение «крымской трагедии», разыгравшейся с 16 по 17 декабря 1917 года и в последующие дни, когда на Малаховом кургане были расстреляны, по разным оценкам, от 32 до 68 офицеров. По городу начались повальные аресты, погромы и убийства без суда и следствия прямо на улицах, в парках и частных квартирах. Среди казненных в Севастополе были такие известные люди, как начальник штаба командующего Черноморским флотом контр-адмирал Митрофан Иванович Каськов, генерал-лейтенант Юлий Эрнстович Кетриц, главный командир Севастопольского порта вице-адмирал Павел Иванович Новицкий и многие другие. В ночь с 19 на 20 декабря 1917 года расправы возобновились. Среди множества убитых оказался и настоятель военной церкви Святителя Митрофана Воронежского на Корабельной стороне протоиерей Михаил Чефранов. Он был расстрелян после Литургии прямо на паперти храма за то, что причащал Святых Христовых Тайн приговоренных к смерти матросов. Всего в Севастополе за время этих событий по официальным данным было казнено 128 человек, причем есть все основания полагать, что число жертв было значительно выше. Беспорядки, аресты, кровавые расправы и особо циничные убийства в полной мере проявились именно здесь – в Крыму: казалось, что Севастополь и Ялта, Феодосия и Евпатория в одночасье переместились из века двадцатого в дикое и мрачное средневековье...

Всю страну захватывала волна нечеловеческой звериной злобы, требующей немедленного выплеска. Она распространялась, как самая настоящая эпидемия и вскоре не осталось ни одной губернии и ни одного города, где не случилась бы трагедия. Россию лихорадило. Она уже перешагнула роковой порог и сделала первый шаг навстречу масштабной, ужасной и кровавой братоубийственной войне.

В сложившейся обстановке Православная Церковь не могла остаться в стороне. Патриарх Московский и всея Руси Тихон занимает твердую, непоколебимую позицию и выступает на Всероссийском Церковном Соборе со словами, впоследствии получившими название «анафема Патриарха Тихона». Это было послание полное боли и страдания, но вместе с тем и неумолимой решимости истинного Пастыря пострадать за вверенное ему стадо Христово вплоть до полного самопожертвования. Такие слова в то время мог произнести только очень мужественный и глубоко верующий человек, каким, без сомнения, и являлся Патриарх Тихон. Конечно же, он прекрасно понимал, что может последовать за подобными заявлениями, но исполненный Духом Святым, не мог молчать:

«...Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это - поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей - загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей - земной.

Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение "измите злаго от вас самех" (I Кор. 5:13)...».

Вооруженный переворот, мятежи, кровопролития, аресты и немедленные казни без суда и следствия в Петрограде, Москве, Севастополе, Киеве, Воронеже и десятках других городов, сложнейшая политическая ситуация и духовный раскол общества тяжким эхом отзывались по всей стране – губерния за губернией, город за городом, село за селом оказывались вовлеченными в тот безграничный и кровавый водоворот боли, скорби и духовного падения, пожирающего Россию. Не остался в стороне от столь бурных событий и тихий до той поры провинциальный Переславль. Осенью 1917 года начались серьезные перебои с поставками продуктов. В то время в городе и его окрестностях свирепствовала эпидемия сыпного тифа, унесшая много жизней. Между тем с затяжной и кровопролитной Германской войны возвращались деморализованные, раненные и искалеченные люди, - многие дезертировали, а иные и вовсе не вернулись, оставшись лежать в братских могилах Восточного фронта. Общие настроения и атмосфера, царящая в городе, хорошо чувствуется из воспоминаний молодого младшего офицера Владимира Елховского, вернувшегося домой в декабре 1917 года:

«Жизнь становилась все труднее. Продукты исчезают, деньги ничего не стоят. Забота о насущном куске хлеба заслонила собой все остальные интересы. В город стало неприятно ходить, всюду разнузданная, распоясанная солдатня, только и жди оскорблений. <...> Меня в этот раз поразил как-то вид города. Впечатление было такое, что словно он перенес тяжелую болезнь. Большинство магазинов было закрыто, а у тех, которые торговали, стояли длинные очереди за хлебом, маслом. Заборы поразломаны, никто их не чинит. Людей на улицах мало, да и те выглядят как-то забито, запуганно. Обыватель предпочитал отсиживаться в своих домах».

В то же время, знаменитый впоследствии краевед Михаил Иванович Смирнов, с середины ноября 1917 и до начала апреля 1918 года возглавлявший переславскую милицию, оценивал обстановку несколько иначе, видимо, так сказать «с профессиональной точки зрения», и старался «не сгущать краски», хотя и он тоже не мог не согласиться с тем, что было очевидно: «продовольственное дело разрушалось с каждым месяцем, среди городского населения начались неудовольствия»:

«Все шло тихо и гладко. Не было ни уголовных, ни революционных выступлений долго. Нов то же время чувствовалась двойственность положения. С одной стороны, продолжали работать прежние организации – земство и городская управа, правда, демократизированные и в измененном виде, но в то же время возникли Советы рабочих и крестьянских депутатов, во главе которых стали Владимир Васильевич Соколов и Иван Николаевич Кузнецов. <...> В то время как прежние учреждения старались отстоять своё существование, вновь организовавшийся Совет начал постепенно их забирать и влиять на ход дел в них. Эта борьба продолжалась по март месяц 1918 г., когда земская управа была ликвидирована».

Важно отметить, что следом за принятием новой властью декрета « Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви» 23 января 1918 года, в Переславле прошел небывалый до той поры Крестный ход. Ничего подобного никто из священников и мирян не помнил. Грандиозное шествие через весь город состоялось даже не смотря на то, что уже были напечатаны сообщения в газетах о разгоне подобного Крестного хода в Туле, когда красноармейцы стреляли по безоружным людям из винтовок. Это незабываемое событие в жизни города очень ярко описывает в своих воспоминаниях отец Евгений Елховский, в то время служивший в Никольском монастыре Переславля. И вместе с тем, он связывает именно его с последовавшими следом трагическими событиями. Обратимся к его записям:

«Ход был рассчитан на два праздничных дня; он был к храмам Никитского монастыря, Никольского и Даниловского. <...> Надо сказать, что верующих настолько много участвовало в этом ходу, что такого стечения я никогда не видал здесь за все годы моего священства. Этому располагали и чудные, тихие, зимние, солнечные дни. Масса икон и хоругвей носилась верующими в этом ходу. Солнечный блеск от них часто отражался в свежем воздухе и бил всем по глазам, кому хотелось смотреть. Воодушевленное пение участников хода «Христос Воскресе» и прочих пасхальных песнопений гармонировало настроению верующих при чудной погоде. На лицах многих женщин при этом неслыханном никогда в такое неурочное время пении Святой Пасхи текли слезы. <...> Словом, получилась в душе дивная, чудная, одухотворенная живая картина, какую могло воссоздать в ней только свято верующее сердце христианина».

Переславский благочинный протоиерей Алексий Дилигенский дал распоряжение о том, что все священники в монастырях и приходских храмах города по случаю шествия Крестного хода, должны «произнести соответствующее этому народному торжеству поучение в своем храме». Последующее обвинение отца Константина, возможно, связано и с той проповедью, которую он произнес при большом стечении народа, когда Крестный ход подошел к храму Митрополита Петра. Наверняка, его слова были исполнены Духом Святым и резали слух тем, кто уже был одержим духом лукавым и заражен революционными идеями.

И жребий пал...

В связи с описываемыми событиями хотелось бы остановиться немного подробнее на личности Владимира Васильевича Соколова. Кем был этот человек, сыгравший столь важную роль в судьбе отца Константина? До поры до времени он ничем не выделялся. Был сыном псаломщика переславской Вознесенской церкви и, подобно священномученику Константину Снятиновскому, в свое время даже поступил во Владимирскую семинарию. Однако со временем его взгляды сильно изменились, и он стал открыто выступать против Самодержавия, полностью порвал с Церковью. Из Владимира Соколов переехал в Киев, где поступил в Киевский Коммерческий институт. Но там ему не удалось доучиться, - за расклейку листовок по случаю юбилея Тараса Шевченко он был арестован и выслан на 3 года на Север. После февральской революции Владимир Соколов возвратился в Переславль, участвовал в организации Совета рабочих депутатов, и сначала занимал там должность секретаря, а потом был избран его председателем. Те, кто тесно общался с ним, характеризовали его, как человека весьма неглупого, хорошо разбирающегося в людях. Он много выступал и обладал хорошими организаторскими и ораторскими способностями. При этом в своих выступлениях на митингах, Соколов не упускал возможности поглумиться над Церковью, часто намеренно искажал Священное Писание и не скрывал своего резко негативного отношения к так называемому «реакционному духовенству». На одном из митингов, Соколов заверил всех присутствующих, что «Новая власть может и из камней сделать хлеба!». Люди хорошо запомнили эти хвастливые кощунственные слова...

В марте 1918 года в Переславле начался голод. Владимирская губерния была «потребляющей», и вот со второй половины 1917 года практически прекратился привоз хлеба. Если в июле он составлял 750 вагонов, то в декабре сократился до 91 вагона. В январе следующего года поступило всего лишь 49 вагонов и обстановка стала критической, к тому же и местные зажиточные крестьяне, прекрасно понимая, что дело идет к неизбежным «изъятиям излишков» и голоду, стали укрывать собранное зерно. Нормы хлеба по продовольственным карточкам постоянно сокращались, и к весне 1918 года хлебный паек составил всего четверть фунта (102 грамма) в день, а цены в магазинах неуклонно росли, да и купить там было практически нечего. При этом большая часть магазинов и лавок была закрыта, работало лишь несколько и у них выстраивались огромные очереди голодающих людей. Чтобы приобрести самое необходимое приходилось отстоять несколько часов на морозе и пронзительном ветру, причем было не известно, сколько продуктов завезли, и хватит ли их на всех. В городе создалась весьма напряженная обстановка, особенно среди фабричных рабочих низкооплачиваемых специальностей, которые часто недоедали и чей труд был поистине каторжным. Они двинулись к зданию Совета рабочих депутатов, требуя хлеб. Некоторые несли с собой камни, те самые, которые Соколов столь опрометчиво обещал «превратить в хлеба». Вскоре у ворот Земства собралась большая толпа рабочих в несколько сотен человек. Со всех сторон подходили все новые и новые люди. Все ждали Соколова и вскоре он появился...

Эти события вспоминает и очень живо описывает в книге«Страницы истории России в летописи одного рода» священник Владимир Елховский, в те времена еще молодой прапорщик, только что вернувшийся с Германской войны. Он присутствовал на том собрании и был очевидцем этого «хлебного бунта»:

«Среди рабочих начался голод. <...> Сегодня в земской управе в шесть часов вечера назначено собрание относительно хлеба. <...> У ворот земства собралась толпа рабочих, человек в триста, поджидали Соколова и других членов Совета. Наконец показался и Соколов. Его встретили отдельными возгласами: «Царь идет, хлеба несет». Заседание открылось в нижнем этаже, где ранее заседал суд. В прихожей на окне я заметил священника Петромитрополитской церкви отца Константина Снятиновского, постоянного посетителя всех собраний вообще. <...> Собрание проходило в разгоряченной атмосфере, но никак нельзя было ожидать того, чем оно закончилось и какие трагические имело последствия. Лично я во всем виню Соколова, не смалодушествуй он, и все было бы в порядке. В прениях кто-то из рабочих стал кричать, угрожать и вот Соколов в страхе бросается в большое человеческого роста, окно, выбивает оба стекла и выпрыгивает на улицу. Под окнами стояло еще человек сто молодежи. Соколов бросился бежать по снежному насту к Никольскому монастырю, за ним сначала побежали было несколько человек, но скоро возвратились».

О том, что произошло далее можно узнать из воспоминаний Лидии Снятиновской, которой впоследствии рассказывала об этом родная дочь отца Константина, Александра:

«Совет расценил это, как бунт. Для подавления недовольства рабочих Совет решил ввести «красный террор» - вызвать страх убийством. Долго выбирали кандидатуру – это должен быть человек широко известный и уважаемый в городе. При обсуждении кандидатуры отца Константина кто-то сказал: «Дети у него все выросли, все на своих ногах». Об этом дочери отца Константина рассказали люди, бывшие на этом собрании. О том, что в его семье есть маленький ребенок (приемная трехлетняя дочь Лидия – прим. авт.) – мало кто знал. Но если бы и знали, это решения, наверное, не изменило. Выбор пал на отца Константина».

Это очень важный момент, так как если действительно на срочном собрании, последовавшем сразу после описываемых выше событий, закончившихся позорным побегом Соколова, со слов очевидцев уже «обсуждались кандидатуры» и столь цинично планировалось «вызвать страх убийством», то тогда все последующие заявления Совета о том, что всему виной, вышедшие из-под повиновения красногвардейцы Хахаева, попросту является откровенной ложью. Тогда становится отчасти понятно и то поведение «разнузданной банды головорезов», как назвал «хахаевцев» один из очевидцев. Дело в том, что они заранее были готовы к тому, чтобы «жестко подавить назревающий контрреволюционный бунт», а это означало некоторые известные карательные меры – облавы, аресты, допросы, а возможно пытки и казни. Подходя к Переславлю, они вели себя вызывающе и устрашающе – громко кричали, ругались, стреляли в воздух. Уже в тот момент, только на подходе к городу, они были внутренне готовы стрелять, арестовывать, пытать и убивать. Чего еще можно было ожидать от этого бандитского отряда в красноармейских шинелях?!

До сих пор не совсем понятно, почему выбор пал именно на отца Константина. Скорее всего, дело было в том, что, как мы знаем, именно отец Константин Снятиновский окормлял рабочих фабрики «Товарищества Переславской мануфактуры (название «Красное эхо» фабрика получила только в 1922 году, а ныне называется «Залесье» – прим. авт.), ходил в «каморки», - те здания, где проживали фабричные люди. В «каморках» отца Константина хорошо знали, очень любили и уважали. Он часто беседовал с рабочими, а это запросто можно было расценивать, как «контрреволюционную агитацию». При желании и найти лжесвидетелей было не так трудно. Среди бунтующих рабочих было много работников с этой фабрики. Видимо, это было сделано для острастки, чтобы запугать и наказать рабочих-зачинщиков с фабрики «Товарищества». Этой версии придерживается Лидия Федоровна Снятиновская. С другой стороны имеются и иные версии причины ареста отца Константина. Священник отец Евгений Елховский считал, что поводом к аресту вполне могла послужить как всегда яркая проповедь отца Константина, которую он произнес на знаменитом Переславском Общегородском Крестном ходе, прошедшим незадолго до этого. Скорее всего, в проповеди прозвучали какие-то слова, не устраивающие тогдашнюю власть. Кроме того есть и официальная версия, которой придерживались члены Совета во главе с Соколовым и Кузнецовым. Несколько позже именно она была подробно отражена в «Протоколе заседания исполкома» от 12.04.1918 года и в прессе.

Важно отметить, что «когда красноармейцам города Переславля был дан приказ арестовать отца Константина и расстрелять его, то они из уважения к нему выполнять приказ отказались». Совет рабочих депутатов расценил это как невыполнение приказа и бунт. Атмосфера накалялась с каждой минутой все сильнее. И в этой ситуации было принято, как сначала показалось, самое верное решение, впоследствии обернувшееся трагедией. В ту же ночь в Александров по телеграфу отправилась срочная телеграмма с требованием незамедлительно выслать в Переславль отряд «надежных красноармейцев» с целью предотвратить назревающий мятеж. Предполагалось, что «посторонние люди не из местных» справятся с этой задачей куда как лучше, так как им будет совершенно все равно, кого арестовывать и какие приказы выполнять. Отряд из 42 человек под предводительством Афанасия Хахаева немедленно собрался и выдвинулся из Александрова. Каков же был ужас переславцев, когда утром в их город вошла самая настоящая вооруженная до зубов полупьяная банда.

Читаем воспоминания Владимира Евгеньевича Елховского далее:

«К утру отряд прибыл, и началась расправа. Группы красногвардейцев ходили по улицам, производя беспорядочную стрельбу. При этом одним выстрелом была убита одна служащая в доме доктора Шиля (против земской управы). Далее Совет наметил произвести ряд арестов. Был, между прочим, выдан ордер и на арест священника Переславского собора отца Сергия Красовского, моего однокурсника по семинарии, произнёсшего какую-то ядовитую проповедь. К вечеру группа красногвардейцев явилась на ту улицу, где проживал в собственном доме заштатный священник собора отец Василий Виноградов со своим зятем, молодым отцом <Сергием>(прим. авт.) Красовским. А наискосок от них по противоположной стороне жил со своей семьёй отец Константин Снятиновский. Красногвардейцы спросили первую попавшуюся старушку: "Где тут поп живет?" - "А какого вам надо, молодого или старого?" - "Молодого".

Священники Василий Виноградов и Константин Снятиновский были старожилами на Троицкой улице. Их так и называли все местные – отца Василия - «старым», а отца Константина – «молодым». Старушка, ничего не подозревая, показала в сторону дома Снятиновских. Дальше счет пошел на минуты. Началась расправа. Отец Константин был заранее предупрежден о том, что его должны арестовать, а, возможно, и казнить - об этом осведомленные люди, относящиеся к нему с любовью и уважением, сообщили дочери священника – Александре Константиновне, но он и не думал скрываться или бежать из города. Красноармейцы перелезли через забор, окружили дом и забарабанили в дверь, застучали в окна. Отец Константин был в это время дома и молился. Со слов его дочери он как раз читал последование ко Святому Причащению накануне предстоящей Литургии. Кроме него в доме находилась его жена Надежда и дочь Александра. Что происходило потом известно из мемуаров Лидии Фёдоровны Снятиновской:

«Отец Константин вышел из дома и спросил, что им надо. Они требовали, чтобы он вышел к ним, иначе они сами войдут в дом. Отец Константин вернулся в дом, оделся и вышел к ним. Тотчас вышла и его дочь Шура (Александра Константиновна, - прим. авт.) и стала их просить за отца. Они сказали, чтобы не мешала им, а то и ее могут пристрелить. Отец Константин сказал: «Зачем же ее-то стрелять». И сам пошел за убийцами. Дом отца Константина находился в центре города и его повели на расстрел через весь город».

Таким образом, можно предположить, что хахаевские головорезы уже заранее замыслили это убийство, не смотря на то, что, как позже утверждал Владимир Соколов, командир отряда и его красноармейцы были заранее предупреждены о том, что самовольные действия недопустимы. Значит, либо Хахаев и его подчиненные полностью вышли из-под контроля и начали творить самосуд, согласно своим взглядам и по собственному желанию, либо, не смотря на последующие заверения, Совет все же отдал устный приказ хахаевцам «действовать по обстановке». На этот вариант указывают и те решения, которые были приняты на срочном собрании Совета, если верить словам очевидцев, которые потом сообщили об этом дочери отца Константина. Следует обратить внимание и на тот немаловажный момент, что пришедшие арестовывать отца Константина красноармейцы первым делом сказали Александре Константиновне, «чтобы не мешала им, а то и ее могут пристрелить». То есть разговор о расстреле велся почти с самого начала, - так, как если бы приговор был бы уже вынесен к тому моменту.

Важно отметить, что самому Хахаеву и его красноармейцам кроме выданных ордеров на арест давались еще и какие-то устные приказы. Их содержание и характер узнать в настоящий момент не представляется возможным. При этом Афанасий Хахаев хоть и согласился на словах с тем, чтобы «при аресте разстрелов и никаких безчинств не было», но подписывать заранее подготовленную Советом бумагу отказался. Вместо того он написал ее сам, уточнив, что поддерживает недопустимость расстрела арестованных, но только в том случае, «если со стороны арестованного не последует сопротивления». Эта поправка была принята, и Хахаев направился к своим бойцам, отдавать приказы об арестах. Какими словами он напутствовал их, мы не знаем, но скорее всего, конечно же, не упустил момента напомнить, как нужно в случае сопротивления «разбираться с врагами революции». На самом деле, как известно, у понятия «сопротивление при задержании» существует множество трактовок, и круг возможных действий выполняющих подобный приказ по отношению к арестованному человеку значительно расширяется. В любом случае, что бы ни произошло на самом деле, всегда остается возможность сослаться на то, что при задержании или конвоировании было «оказано некое сопротивление», особенно если при этом отсутствуют явные свидетели.

"Агнца Божия проповедавше, и заклани бывше, якоже агнцы"...

Люди прятались за стенами своих домов, и крепко закрыв двери, осторожно выглядывали в окна, провожая его взглядом. Столь уважаемого и любимого многими в городе батюшку теперь вели под конвоем и никто не вышел ему навстречу, никто не пришел ему на помощь. Через некоторое время после описываемых событий, город наполнили самые разнообразные слухи, но это были лишь домыслы, - настоящих свидетелей последних часов жизни отца Константина так и не нашлось. Город опустел, было тихо, и только собаки то и дело яростно заливались лаем на странных припозднившихся прохожих. Отец Константин молча шел по ночному городу. За 30 лет жизни в Переславле, он проходил по этим улицам бесчисленное множество раз, но в тот вечер 5 апреля 1918 года, эта дорога стала его крестным путем на Голгофу. Подобно Господу нашему Иисусу Христу, иерей Божий, отец Константин делал свои последние шаги по грешной земле. Его душа уже была приуготовлена для Райских обителей, его дух жаждал вступления в Церковь Торжествующую. Он держался спокойно и уверенно, чем раздражал своих конвоиров все больше и больше, и они уже не могли сдержать злобы, - она переполняла их, выплескивалась через край, и чем спокойнее был он, тем сильнее вскипала неистовая, звериная злость его палачей. Отца Константина вели на суд, оскорбляли и толкали прикладами винтовок в спину, кто-то в припадке ярости даже попробовал ударить священника штыком...

Да и был ли суд? За что и как можно было судить невиновного человека? Как вел себя отец Константин, нам тоже неизвестно, - тому свидетелями были только его мучители, а чистое сердце и могучий дух, всецело устремленный к своему Создателю, видел Сам Бог! Нет сомнения, что он оставался со Христом до последнего вздоха своей земной жизни, был сораспят с Ним и со смирением принял мученическую кончину. Еще мы доподлинно знаем, что его палачи, убивая безвинного человека, иерея Божия, были столь трусливы, что даже не посмели посмотреть ему в тот момент в глаза – уже раненному отцу Константину нанесли три смертельных удара штыками в спину.

Позже в личной беседе Владимир Соколов признавался Михаилу Ивановичу Смирнову в том, что все произошедшее – было самосудом со стороны начальника Александровского отряда, что лично он приказа о расправе не отдавал и «совсем не желал казни Снятиновского», а хотел лишь допросить его, но безумные хахаевские головорезы распалялись все больше и не было никакой возможности им воспрепятствовать[1]. Как все это похоже на вечные Евангельские события: снова и снова звучат слова Пилата «возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины» ( Ин. 19,6 ) и вот уже терновый венец и багряница, и вот уже грубые и наглые легионеры, удары плетью и пытки, мучительная дорога на Голгофу, крестные страдания, копие пронзающее ребра...

По официальной версии, отца Константина согласно приказу Совета и на основании выданного ордера, арестовали для допроса, как возможного зачинщика беспорядков среди рабочих Товарищества Переславской Мануфактуры, но даже не довели до здания суда, - его застрелили в спину во время конвоирования, а потом, добивая, нанесли несколько ударов штыком. Убийцы отца Константина сослались на то, что он пытался скрыться бегством, хотя все кто знал этого священника лично, были уверены в том, что это наглая ложь. Действительно, отцу Константину сообщили об аресте заранее, и он, если бы хотел, то имел бы достаточно времени, чтобы скрыться, но делать этого не стал, а вместо побега встал на молитву. Когда пришли конвоиры, он вел себя достойно, как подобает истинному христианину, спас от возможной расправы дочь и смиренно сам пошел впереди конвоя на суд. Совершенно не понятно, зачем он вдруг решил бежать именно в этот момент. Кроме того, очевидно, что его все же били перед или же непосредственно после расстрела, так как по свидетельству отца Евгения Елховского, который «читал по нем Евангелие при гробе в храме, куда он был принесен», на руке отца Константина «была большая ссадина».

Так промыслительно соединились судьбы двух мучеников за Христа – у гроба уже отошедшего ко Господу отца Константина, читал священные слова Евангелия отец Евгений, земной путь которого трагически оборвется через 19 лет. Важно и то, что именно отец Евгений будет впоследствии настоятелем храма Петра Митрополита, где и будет служить вплоть до своего последнего ареста 18 октября 1937 года.

К слову сказать, кроме отца Константина в те дни по приказу Соколова арестовали еще 15 человек, среди которых были священники Владимирского собора Переславля-Залесского: известный и уважаемый протоиерей Владимир Побединский и совсем еще молодой иерей Сергий Красовский. Однако их долго не держали под арестом и вскоре выпустили. Отец Евгений Елховский в своих воспоминаниях описывает эти события так:

«Ошеломленность страшная была среди народа по поводу совершенного убийства отца Константина; не выяснено – почему? За что? Говорили, что убили без суда... Всей правды и после не узнали. Но эта поспешность убийства и ошеломленность народа, думаю, что спасла многих из нас – иереев от ареста, а может быть, и хуже. На короткое время тогда только были арестованы два священника из собора – отец Побединский и отец Красовский. В списки же, говорю по слуху, попали в числе других все те священники, которые говорили поучения во время крестного хода (Общепереславского Крестного хода – прим. авт.). Жилось мне вообще в это время тревожно. Бывало, одна встреча где-либо красноармейцев с винтовками всегда в душе у меня производила тревогу».

Как бы там ни было, но случилось то, что было попущено Господом. Отец Константин мученически закончил свою жизнь, как подобает настоящему христианину и получил высшую награду - венец мученика за Христа. Он стал одним из первых, среди огромного списка невинно убиенных Православных людей, - жертв «красного террора» и многочисленных репрессий, терзавших нашу страну с момента октябрьского переворота 1917-го года.

Мгновение мученической кончины отца Константина и последовавшие за тем события описываются очевидцами следующим образом:

«Часов в одиннадцать ночи красногвардейцы подъехали на подводе к земской больнице и выбросили тело отца Константина выбежавшей навстречу больничной прислуге со словами: "Нате вам вашего попа". В это время признаки жизни в теле отца Константина ещё были. Это бессмысленное убийство повергло в ужас весь город. Растерялись, видимо, и сами члены Совета. Отряд Хахаева бесчинствовал в городе ещё три дня и, наконец, ушёл обратно, всю дорогу от города до Берендеева производя стрельбу и бросая гранаты. <...> От начальника отряда Хахаева были затребованы объяснения, но он прислал лишь одну безграмотную записку, что «убийство Снятиновского считаем правильным».

Отец Константин Снятиновский скончался мученической смертью в ночь с 5 на 6 апреля, накануне великого православного праздника в день Предпразднства Благовещения Пресвятой Богородицыот нескольких смертельных ран и огромной потери крови не приходя в сознание в городской больнице города Переславля-Залесского.

Совет немедленно осудил самовольные действия Хахаева и его красноармейцев, они же, в свою очередь, объявили городской Совет «контръ-революционным, с которым они не хотят иметь дела и не хотят считаться». Таким образом в Переславле совершенно неожиданно образовалась вооруженная оппозиция существующей власти и обстановка стала еще бо строенных вооруженных людей, могла объявить другую вне закона и повесить на нее ярлык «контрреволюционного заговора», что и случилось в те дни в Переславле. Главным было то, у кого в данный момент были более отчаянные бойцы, у кого было больше наглости, больше винтовок, пулеметов и ручных гранат. «Революцию» каждый понимал по-своему и мог запросто перебить своих недавних соратников в погоне за той или иной утопической, а то и самой настоящей дьявольской идеей, неожиданно посетившей его воспаленный мозг...

Следом за бандой Хахаева в Переславль прибыл отряд красноармейцев из Владимира, но вместо того, чтобы навести порядок, они продолжали терроризировать город и окрестные слободы. Таким образом, переславцы, как говорится, сменили шило на мыло. Люди прятались по домам и старались не выходить на улицу без крайней надобности. Город обезлюдел и как будто вымер. Вспоминает Михаил Иванович Смирнов, в то весьма непростое время возглавлявший переславскую милицию и, в связи с описываемыми событиями, вынужденный покинуть свой пост:

«Далее Александровскую часть сменила вызванная из Владимира, которая тоже старалась терроризировать город. Отобрала в милиции весь запас вещественных доказательств. <...> Будь тут водка, то пулемёты, расставленные по улицам, могли бы загрохотать. В. В. Соколов ничего не мог поделать с ними. Это так повлияло на него, что он отказался от председательствования и уехал из Переславля. Мне также ничего не оставалось делать и я, по совету с ним, ушёл в отставку, прослужив всего пять месяцев...».

Зверское убийство невинного человека, одного из самых уважаемых священников города, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Власти получили вовсе не то, на что они рассчитывали, когда отдавали хахаевским бандитам приказы арестовать отца Константина и еще 15 человек. Как только было снято военное положение и Переславль, наконец, покинули бандиты в форме красноармейцев, люди вышли на улицы с новыми протестами, на сей раз уже против ужасной казни столь любимого в городе отца Константина и в защиту арестованных людей. Народ требовал от членов Совета, и в первую очередь от товарища Соколова, немедленного ответа за все произошедшее, - обстановка снова начала накаляться. Заявление о том, что во всем виноват Хахаев и его головорезы не имело ни малейшего действия, - Александровский отряд был уже далеко, а, казавшиеся в тот момент главными преступниками, – Соколов и его команда, совсем рядом, буквально в двух шагах. Владимир Соколов, как только понял, что не властен над ситуацией, его приказов никто не слушает и в городе воцаряется самая настоящая анархия, по сути повторил свой поступок недельной давности, но на сей раз не демонстративно выпрыгнул в окно, а просто сложив с себя полномочия, уехал из города. Он мотивировал это «нравственной и физической усталостью и необходимостью отдыха, который по его мнению должен быть в перемене работы». Так же от дел отошли начальник городской милиции Михаил Иванович Смирнов и некоторые другие руководители.

На похороны отца Константина пришел весь город – собралась большая толпа народа в несколько сотен человек, приехали даже священники Переславского уезда. На глазах у людей были слезы. Многие знали его лично и в тот день произносились речи, полные горечи утраты и искренней надежды на то, что их любимый батюшка, покинув этот полный страданий людской мир, окажется перед Престолом Всевышнего чистым и непорочным и обретет Царство Небесное, - ведь кровью мучеников за Христа смываются все человеческие грехи!

Иерей Божий отец Константин Снятиновский был похоронен около церкви Митрополита Петра, в которой прослужил без малого тридцать лет, с восточной стороны, за Алтарем.

Сведения о жестоком убийстве отца Константина незамедлительно поступили в Комиссию по гонениям на Русскую Православную Церковь при Священном Соборе. На заупокойной Литургии по убиенным за веру и Церковь Православную, совершенной Святейшим Патриархом Тихоном в храме Московской Духовной семинарии, был помянут среди прочих невинно убиенных Православных христиан и отец Константин Снятиновский. Это была первая Служба, фактически посвященная людям, отдавшим свою жизнь за Православную веру. В проповеди, произнесенной протоиереем Павлом Лахостским были такие слова:

«Спаситель наш, «стяжал Церковь честною кровию Своею», на земле утвердил и укрепил Ее, «яко багряницей и виссоном», кровию святых мучеников. Очевидно и ныне Он Сам, Всемогущий, увенчивая наше дело благоустроения церковного, возрождает и обновляет Церковь кровию новых священно-мучеников...».

Источник:
Сретенский храм г.Переславля-Залесского